Неточные совпадения
Стол, кресла,
стулья — все было самого
тяжелого и беспокойного свойства, — словом, каждый предмет, каждый
стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» или: «И я тоже очень похож на Собакевича!»
Всё успокоилось: в гостиной
Храпит
тяжелый Пустяков
С своей
тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На
стульях улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке, в старом колпаке.
Девицы в комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И в поле темное глядит.
В потолок сверху трижды ударили чем-то
тяжелым, ножкой
стула, должно быть. Туробоев встал, взглянул на Клима, как на пустое место, и, прикрепив его этим взглядом к окну, ушел из комнаты.
Но это соображение, не успокоив его, только почему-то напомнило полуумную болтовню хмельного Макарова; покачиваясь на
стуле, пытаясь причесать пальцами непослушные, двухцветные вихры, он говорил
тяжелым, пьяным языком...
Раскрыв
тяжелую книгу, она воткнула в нее острый нос; зашелестели страницы, «взыскующие града» пошевелились, раздался скрип
стульев, шарканье ног, осторожный кашель, — женщина, взмахнув головою в черном платке, торжественно и мстительно прочитала...
И тотчас, как будто куча стружек, вспыхнул спор. Лютов, подскакивая на
стуле, хлопал ладонью по столу, визжал, дьякон хладнокровно давил его крики
тяжелыми словами. Разравнивая ножом соль по хлебу, он спрашивал...
Денисов сидел отвалясь на спинку
стула, выкатив глаза, положив
тяжелую руку на круглое плечо дочери, и вздыхал, посапывая.
Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum [видимость (лат.).] неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими
тяжелыми, неграциозными
стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало.
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на
стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем на портьеру, и
тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные
тяжелые резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги, стояли по стенам с
тяжелыми же диванами и
стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
На виду красовались старинные саксонские чашки, пастушки, маркизы, китайские уродцы, бочкообразные чайники, сахарницы,
тяжелые ложки. Кругленькие
стулья, с медными ободочками и с деревянной мозаикой столы, столики жались по уютным уголкам.
С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и
стулья,
тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
На синем атласном диване с
тяжелыми шелковыми кистями сидела Зося, рядом с ней, на таком же атласном
стуле, со стеганой квадратами спинкой, помещалась Надежда Васильевна, доктор ходил по комнате с сигарой в зубах, заложив свои большие руки за спину.
В сундуках у него лежало множество диковинных нарядов: штофные юбки, атласные душегреи, шелковые сарафаны, тканные серебром, кики и кокошники, шитые жемчугами, головки и косынки ярких цветов,
тяжелые мордовские мониста, ожерелья из цветных камней; он сносил всё это охапками в комнаты матери, раскладывал по
стульям, по столам, мать любовалась нарядами, а он говорил...
Всё болело; голова у меня была мокрая, тело
тяжелое, но не хотелось говорить об этом, — всё кругом было так странно: почти на всех
стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и еще много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск воды где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
Из залы нужно было пройти небольшую приемную, где обыкновенно дожидались просители, и потом уже следовал кабинет. Отворив
тяжелую дубовую дверь, Петр Елисеич был неприятно удивлен: Лука Назарыч сидел в кресле у своего письменного стола, а напротив него Палач. Поздоровавшись кивком головы и не подавая руки, старик взглядом указал на
стул. Такой прием расхолодил Петра Елисеича сразу, и он почуял что-то недоброе.
Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые
тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен белые с золотом
стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них — остзейские немки, — крупные, белотелые, грудастые красивые женщины.
Умом он знал, что ему нужно идти домой, но по какому-то непонятному влечению он вернулся в столовую. Там уже многие дремали, сидя на
стульях и подоконниках. Было невыносимо жарко, и, несмотря на открытые окна, лампы и свечи горели не мигая. Утомленная, сбившаяся с ног прислуга и солдаты-буфетчики дремали стоя и ежеминутно зевали, не разжимая челюсти, одними ноздрями. Но повальное,
тяжелое, общее пьянство не прекращалось.
— Ну, да ведь это какой тоже
стул? Вот этакий не поднимете, — возразил ему инвалидный начальник, указав глазами на довольно
тяжелое кресло.
Прошло несколько минут в
тяжелом для обоих собеседников молчании. Екатерина Петровна наконец поднялась со
стула.
Фарлаф… ужели?»
В лице печальном изменясь,
Встает со
стула старый князь,
Спешит
тяжелыми шагами
К несчастной дочери своей,
Подходит; отчими руками
Он хочет прикоснуться к ней...
Кожемякин пододвинул ногою
стул, грузно опустился на него и молчал, губы его тряслись. Он смотрел сбоку на Посулова, представляя, как ударит кулаком по этой сафьяновой, надутой щеке, по
тяжёлому красному уху, и, предвкушая испуг, унижение мясника, дрожал весь мелкой злой дрожью.
Он сидел на
стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко сжимая руками отяжелевшую голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме
тяжёлого осадка тоски и стыда.
— Я. — Гарден принес к столу
стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив меж них сжатые руки, он некоторое время смотрел на Геза, в то время как врач, подняв
тяжелую руку и помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал смерть, последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
Перед нею сидела на
стуле какая-то длинная, сухая женская фигура в чепчике, с головою, несколько качавшеюся, что сообщало оборке на чепце беспрерывное колебание; она вязала шерстяной шарф на двух огромных спицах, глядя на него сквозь
тяжелые очки, которых обкладка, сделанная, впрочем, из серебра, скорее напоминала пушечный лафет, чем вещь, долженствующую покоиться на носу человека; затасканный темный капот, огромный ридикюль, из которого торчали еще какие-то спицы, показывали, что эта особа — свой человек, и притом — небогатый человек; последнее всего яснее можно было заметить по тону Марьи Степановны.
Я только теперь рассмотрел ее хорошенько: шатенка, среднего роста, в коричневом платье не первой молодости, которое не скрывало очень солидных форм. Серые глаза, чуть-чуть подведенные, смотрели с веселой дерзостью. Меня поразили густые волосы, сложенные на затылке
тяжелым узлом. Она медленно оглядела комнату, оглядела ветхий
стул, который ей я подал, а потом села и спокойно перевела глаза на меня.
Скоро из брагинских горниц народ начал отливать, унося с собою купленные вещи. Женщины тащили узлы с платьем, посуду, разный хлам из домашности, а мужчины более
тяжелые вещи. Подрядчик мигнул знакомым мастеровым, а те весело подхватили ореховую мебель, как перышко, — двое несли диван, остальные — кресла и
стулья. Гордей Евстратыч провожал их до дверей и даже поздравил подрядчика с покупочкой.
Длинный стол, крытый зелёным сукном, кресла с высокими спинками, золото рам, огромный, в рост человека, портрет царя, малиновые
стулья для присяжных, большая деревянная скамья за решёткой, — всё было
тяжёлое и внушало уважение.
Сидя на
стуле прямо, Илья смотрел на облезлую, коренастую печь пред ним,
тяжёлые думы наваливались на него одна за другой.
Литературный вечер был в губернаторском доме. На правой стороне эстрады в зале, ярко освещенном люстрами и настенными бра, стоял буль-столик с двумя канделябрами по двенадцати свечей в каждом, а для чтеца был поставлен
тяжелый старинный
стул красного дерева с бронзой, с невысокой спинкой.
С трудом поворотив на подушке
тяжелую голову, Фома увидал маленького черного человечка, он, сидя за столом, быстро царапал пером по бумаге, одобрительно встряхивал круглой головой, вертел ею во все стороны, передергивал плечами и весь — всем своим маленьким телом, одетым лишь в подштанники и ночную рубаху, — неустанно двигался на
стуле, точно ему было горячо сидеть, а встать он не мог почему-то.
Тарас смотрел на Фому равнодушно и спокойно. Смотрел, молчал и тихо постукивал пальцами по краю стола. Любовь беспокойно вертелась на
стуле. Маятник часов глухим, вздыхающим звуком отбивал секунды. И сердце Фомы билось медленно и тяжко, чувствуя, что здесь никто не откликнется теплым словом на его
тяжелое недоумение.
— Чёрт с вами! — густо и спокойно сказала Капитолина и, упираясь рукой в стол, медленно подняла со
стула своё
тяжёлое тело.
Ему нужна пустыня, лунная ночь; кругом в палатках и под открытым небом спят его голодные и больные, замученные
тяжелыми переходами казаки, проводники, носильщики, доктор, священник, и не спит только один он и, как Стенли, сидит на складном
стуле и чувствует себя царем пустыни и хозяином этих людей.
Я встал, задев ногой
стул, с
тяжелым сердцем, так как слова Дюрока намекали очень ясно, что я мешаю. Выходя, я столкнулся с молодой женщиной встревоженного вида, которая, едва взглянув на меня, уставилась на Дюрока. Уходя, я слышал, как Молли сказала: «Моя сестра Арколь».
Вместо столов были расставлены на полу, густо усыпанном опилками,
тяжелые дубовые бочки; вместо
стульев — маленькие бочоночки.
Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не спал десять суток) горели неподвижным горячим блеском; нервная судорога подергивала край нижней губы; спутанные курчавые волосы падали гривой на лоб; он быстрыми
тяжелыми шагами ходил из угла в угол конторы, пытливо осматривая старые шкапы с бумагами и клеенчатые
стулья и изредка взглядывая на своих спутников.
Лунная ночь. На земле лежат густые,
тяжелые тени. На столе в беспорядке набросано много хлеба, огурцов, яиц, стоят бутылки с пивом. Горят свечи в абажурах. Аграфена моет посуду. Ягодин, сидя на
стуле с палкой в руке, курит. Слева стоят Татьяна, Надя, Левшин. Все говорят тихо, пониженными голосами и как будто прислушиваясь к чему-то. Общее настроение — тревожного ожидания.
Сейчас он видел, что все друзья, увлеченные беседою с кривым, забыли о нем, — никто не замечает его, не заговаривает с ним. Не однажды он хотел пустить в кучу людей
стулом, но обида, становясь всё
тяжелее, давила сердце, обессиливала руки, и, постояв несколько минут, — они шли медленно, — Бурмистров, не поднимая головы, тихонько ушел из трактира.
Долго сидела она в
тяжёлой полудремоте, каждый раз шум шагов в коридоре заставлял её вздрагивать и, привстав со
стула, смотреть на дверь…
В хате было очень чисто: стояли две иконы на полочке и две
тяжелые деревянные кровати, выкрашенные зеленою масляною краскою, стол, покрытый суровой ширинкой, и два
стула, а по сторонам обыкновенные лавки, как в крестьянской избе.
Тяжелые, низкие
стулья, с высокими спинками и растопыренными ручками, походили на театральные деревянные троны — жесткие и неудобные.
В это время послышался треск
стула. Федор вскочил и мерными,
тяжелыми шагами подошел к жене. Лицо его было бледно-серо и дрожало. Он со всего размаха ударил кулаком по столику и сказал глухим голосом...
По воскресеньям, когда улицу переставали освещать окна магазинов и лавок, парикмахерская до поздней ночи бросала на мостовую яркий сноп света, и прохожий видел маленькую, худую фигурку, сгорбившуюся в углу на своем
стуле и погруженную не то в думы, не то в
тяжелую дремоту.
Майор присел на
стул перед кроватью, около столика, безотчетно поправил отвернувшийся край простыни, подпер руками голову и без думы, без мысли, с одною только болью в сердце, стал глядеть все на те же былые подушки да на тот же портрет, смотревший на него со стены добрыми, безмятежными глазами. Так застали его первые лучи солнца. Он спал теперь сном глухим и
тяжелым.
И
тяжелый трактирный
стул заходил в его волосатой руке по воздуху над головою Августа Матвеича.
Лелька теперь только сообразила, что Юрка глубоко пьян. В комнате стоял
тяжелый запах самогона. Она отвернулась и, наморщив брови, стала барабанить пальцами по столу. Вдруг услышала странный хруст, — как будто быстро ломались одна за другою ледяные сосульки. Лелька нервно вздрогнула. Юрка, охватив руками спинку
стула, смотрел в темный угол и скрипел зубами.
На блюдечке из папье-маше, стоявшем на туалете, еще лежали шпильки, в углу — туфли, кофта была повешена на спинку
стула, умывальный таз был полон грязной мыльной водой, в квартире был страшно
тяжелый воздух, слышался сильный запах полосканья и духов, которые стояли незакупоренные.
Кабинет представлял из себя довольно обширную, но вместе с тем и чрезвычайно уютную комнату; большой письменный стол стоял в простенке между двумя окнами, закрытыми теперь
тяжелыми зелеными репсовыми драпировками, с правой стороны от входа почти всю стену занимал книжный шкаф, с левой же — большой турецкий диван, крытый тоже зеленым репсом, остальная мебель состояла из двух маленьких круглых столиков, мягких
стульев и кресел и кресла перед письменным столом в русском стиле, с дугой вместо спинки.
Желтый, опухлый,
тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном
стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз.